Глава 11
— Такси! — дернулся Георгий к проезжающей мимо машине и, увидев, как водитель, тормознув, махнул ему рукой, быстро обошел машину и заглянул внутрь.
— Шустрей… — недовольно проворчал таксист и, дождавшись, когда он сел, стал сдавать назад.
— Проблемы? — не понял его тона пассажир, потом кивнул: — А-а… могут быть предъявы — очередность?
— Стояли бы оба в очереди, тебе нужно?
— Да нет…считай — обоим повезло, — усмехнулся Шония.
Его сжирало нетерпение… какой там в очереди! Тут ощущение — машина на месте стоит, а не выжимает на объездной разрешенный максимум.
Две недели его не было в городе. Устал, как ездовая собака, сутки в поезде… и почему так — непонятно. Новый чистый вагон, постельное с нуля, биотуалет, а чувство — месяц не мылся. Жрать охота, опять же… нервное напряжение последних дней отбивало аппетит напрочь. Зря дал себе установку… пытался бороться со своим безумием, хотя бы загнать его в приемлемые рамки — принципиально не звонил в отделение сам. Поручил старшей сообщать, если возникнут вопросы или появятся новости. Выдерживал характер, а сейчас понял, что сам дурак. О чем тут…? Если внутри весь — комком и колотит… а душа несется впереди машины!
Но таксиста не торопил — слишком часто торопыги попадали на его стол.
Хотел ведь все по-людски — сразу домой… Даже предупредил Нуцу о времени приезда. Волевым усилием давил в себе неистребимую потребность — в который раз уже! И опять сдался, понимая, что — нет… просто не сможет — говорить что-то, пихать в себя еду, радоваться дому, даже нормально общаться с пацанами — чтобы все внимание, весь его интерес — только им и без посторонних мыслей. Дети огромная и важная часть его жизни. Но только часть.
Поздно понял — чем на самом деле жил все эти годы, что делало жизнь полной и цельной. Жалел, что уступил тогда Машу другому — легко, послушно. Не боролся за неё, не добивался и не уберег…
Первый раз увидел её в перевязочном — случайно, на бегу. Лето тогда было какое-то дурное — жарко, парко. Девчонки в отделении совсем легко одеты, пуговички максимально расстегнуты — радость глазу и не только… Он тогда только пришел на стажировку, но уже поглядывал, присматривался в предвкушении и даже авансы успел получить — улыбками, долгими взглядами. А мужику вообще трудно не смотреть и не думать, когда под тонюсенькими халатиками и костюмчиками белья — самый минимум. Пациенты с болями и те шеи сворачивали.
И она тоже светилась вся — Маша, но не так — стояла у окна, подняв голову к открытой фрамуге и дышала под сквозняком.
Тоненькая вся, хрупкая… как фарфоровая статуэтка. Ничего, в принципе, значительного — даже грудь совсем маленькая — единичка…? Да не в том дело! Важно, как ходила, как держала голову, говорила, улыбалась — все цепляло. Било по мозгам сильнее водки! Необъяснимо… Можно бы сказать красиво — «среди миров, в мерцании светил, одной звезды я повторяю имя…» А можно, как сказал, глядя на него, одногруппник: крыша съехала, да в таком положении и зафиксировалась. Георгия накрыло этой крышей. Но он не сразу сдался — честно и упорно сопротивлялся. Просто поверить не мог, что так бывает и происходит это с ним!
Ходил, смотрел, о любви мучительно размышлял — слухи оказались не преувеличены. Она действительно оказалась великим таинством — уму непостижимо, как скрутило! Тянул… сколько мог, столько и тянул. Боролся с собой, потому что осознавать свою зависимость от кого-то было непривычно и даже неприятно. А непонятное всегда страшит. Разрывало от противоречий — ощущение это паническое, отторжение и вместе с тем полная мобилизация — немыслимый душевный подъем. Когда горы свернуть — раз плюнуть! И крылья за спиной.
Сны еще странные… что у него — женщин раньше не было? Но и мозг и сны оставались свободными. А вот Маша снилась и всегда так, как увидел первый раз — залитая с головы до ног солнцем, раздетая им и нечаянно открытая для его взгляда… И не трахнуть её хотелось. Слово это — кощунственное даже в голову не пришло! Потому что и желание к ней тоже было не таким, как обычно, а… другое, странное, будто и не мужское даже — тягучее, томное. И не тупо подмять под себя хотелось, а подхватить на руки и нести… долго нести — за горизонты, весомо ощущая её принадлежность ему, вдыхая запах кожи… как у Белоснежки — прозрачный алебастр, просвечивающий на солнце розовым. А волосы напоминали южную ночь… Глаза — так вообще! Целовать все это мечталось — много и долго. То нежно, то голодно… А их первый раз чтобы — у окна. Чтобы заливало, топило обоих солнцем! А они в нем радостно тонули.
Извелся весь, потому что тянуло к ней страшно. И решился, наконец! Готовился так, что… До сих пор помнил ту внутреннюю трясучку — нервы, бессонную ночь перед этим… Как подошел к ней независимо…
Безнадежная любовь получилась. Горькая, больная, мучительная — будто какое-то помешательство. Пережевала всего и выплюнула за ненадобностью! Маша замужем, и кто-то уже… Даже сейчас муторно вспоминать, что с ним тогда творилось.
— Приехали, — вырвал из воспоминаний голос таксиста.
— Да… сколько с меня…?
Поздний вечер, больница закрыта. Достав телефон, позвонил на ходу в приемный. Узнал дежурную по голосу:
— Рая? Здравствуй. Охрану предупреди? Уже подхожу.
— Понятно, Георгий Зурабович, с приездом! Уже бегу!
Стоял перед дверью в отделение и опять било мелкой дрожью, жало в груди мягкой сильной лапой… Малейшая задержка бесила. Но опомнился, позвонил Нуце:
— Я задержусь… полчаса буквально.
Она молча отключилась. Постоял, глядя в пол…
По отделению почти бежал, протискивая руки в халат, цепляя потом маску… Кивнул дежурной, она говорила ему уже в спину:
— Там новенькая — Света, сиделка…
— Я в курсе — знаю, — открывал он дверь.
Крепкая и высокая — с него ростом, девушка делала Мане массаж. И, услышав звук открывающейся двери, быстро заслонила её собой, а потом набросила простыню, глядя с вопросом.
И Шония широко улыбнулся, сразу почувствовав к ней симпатию и мигом одобрив выбор Андреевны — хорошая девочка, молодец.
— Продолжайте, Света, я подожду у окна, не буду вам мешать, — отвернулся и отошел, привычно уже расслабляясь телом и душой — он дома…
— Я скоро… минут пять осталось, мы уже до сорока дошли, — спокойно доложила Светлана.
— Очень хорошо. Спокойно заканчивайте, — дрогнул голос мужчины. Он стоял отвернувшись, как и обещал и смотрел в темное окно. Качнулся и прислонился лбом к холодному стеклу — о, дело! Так и простоял эти минуты. Ждал. Бежать и спешить больше некуда — будто завод кончился. Или батарейка села. Или просто дошел, наконец…
— Я закончила, Георгий Зурабович. Мне выйти?
— Да, Света, погуляйте, отдохните минут…
— Неважно.
— Да… — садился уже он на стул рядом с Маней.
Жадно смотрел на лицо. Осторожно взяв руку, поцеловал ладонь, перебирая худые тонкие пальцы — все что смел себе позволить. Любовь лилась из него рекой… когда-то он даже думал, что она лечит — ни одного осложнения, когда оперировал с Маней. Тогда тоже… рвалось неконтролируемо, говорилось, изливалось — для неё, на неё. А она не видела, не понимала, не любила… Что оно вообще такое — любовь эта? Зачем?
Что ж так больно-то от неё, Господи?!
Ни надежды, ни просвета! Проклятие какое-то…
— Маш… Манюня, а я примчался уже… соскучился. А ты снова тут… упрямишься. Сколько можно, а? Сил нет уже, Мань… — и заплакал, уткнувшись лицом ей в ладонь.
Света ждала на посту, возле дежурной сестры. Думала, вспоминая выражение лица симпатичного врача, жадный взгляд на эту Машу, лихорадочный блеск глаз. С ума сойти! Значит — правда? Бывает же… Там же смотреть не на что — полутруп по большому счёту. Мощи…
— Он теперь молчит на операциях, знаешь? — вдруг заговорила медсестра. И голос такой… тоже в эту сторону, наверное, думала.
— Совсем молчит? — не поняла Светлана.
— Почему — совсем…? — отвернулась дежурная и занялась какими-то своими делами — рассказывать человеку, как оказалось, несведущему, открывать… как какую-то святую тайну — так чувствовалось! Просто не сочла возможным. Не то, чтобы одобряла Шонию — наоборот, как женщина замужняя… Но было что-то такое в их с Машкой истории. Сказка о любви, в которую хотелось верить, доказательство, что есть она — долгая, настоящая! Или потому и долгая, что не настоящая? Дала бы мужику — и забыл… Но это тогда все так считали. Сейчас происходило что-то совсем уж необъяснимое. Как Нуца это терпит? Она бы не смогла.