Вечера мирили с дневной реальностью. Настоящим ритуалом становилось разжигание костра ближе к ночи и недолгие посиделки возле него. С разговорами, естественно. Новым участником действа стал су-лейтенант Эжен Ожаро. Приходил он, похоже, с разрешения Дешама, делал легкий поклон в мою сторону и плавный такой жест рукой… Серые глаза отражали блеск костра, форма всегда была, как с иголочки — будто на бал собрался. Клал на рабочий стол что-нибудь вкусное — мед в сотах или свежий сыр…

Я спрашивала потом у Дешама:

— Это не слишком для него? Я имею в виду — ему по деньгам, не накладно?

— Мари… кошелек Ожаро поувесистее многих дворянских.

— И как так? Почему тогда такое отторжение? — не понимала я.

Лучше бы молчала… Дешам изучающе смотрел на меня… и терпеливо объяснял элементарные вещи, не знать которые мог только инопланетянин. Но он не подавал виду, что отмечает эти мои странности… Я не показывала, что понимаю это.

— Рождение — дело случая, но оно даёт привилегии, Мари… Их нельзя нарушить, не смутив общих основ. Самое реальное, что осталось дворянству, это военная служба. Дворянство создано для неё и если подданные, созданные для другого предназначения, занимают место дворян, это противоречит установленному издавна порядку.

— Зачем тогда привлекают таких, как Ожаро, в офицеры?

— Из-за денег. Им разрешено участвовать в наборе и экипировке роты в доле с её командиром — капитаном. За это присваивают звание младшего офицера, но равными самым бедным и захудалым дворянам их это не делает. Но нужно отдать должное полковнику — для него решающее значение имеют не деньги — Ожаро достоин офицерского звания.

— А из каких он?

— Богатое купеческое сословие.

— Вложился в армию, чтоб покрасоваться в красивой форме? — хмыкнула я, — видно как он её носит. Гордыня?

— Он готов и хочет служить Родине, мадам дю Белли, — отстраненно и холодно…

— Простите, мсье Дешам… — стало мне стыдно, но с мысли он меня не сбил: — У меня чувство, что вы неспроста привечаете его здесь — у нашего костра.

— Хорошо… — тяжко вздохнул он, — да, неспроста — для вас это будет лучшая из партий, Мари. И для него тоже. Вы не придаете значения условностям, а ему родство с высокой аристократией будет очень на руку. Он будет ценить вас. И вы нравитесь ему.

— И с чего бы вдруг, Жак? Не потому ли, как раз, что меня есть за что ценить? — скептически усмехнулась я, а он опять молчал и только смотрел. Чувство такое — изучает все время, как неизвестный микроб под микроскопом.

Когда Ланс уже ковылял при помощи подобия костылей, пришло время моего экзамена.

Основные симптомы апендицита у нас знает почти каждый: болезненность в правой подвздошной области, незначительное повышение температуры, иногда тошнота и рвота… Если исключить, как диагностику, анализ крови, УЗИ и КТ брюшной полости, то диагноз ставят по старинке.

Такие методики существуют. Это подробный опрос больного и выявление симптомов, названных по именам описавших их врачей. Очень показательно, когда пациент выбирает позу, лежа на правом боку — это симптом Ситковского. Есть еще симптомы Коупа, Воскресенского, Ровзинга… когда врач проводит манипуляции, делая скользящие и толчковые движения в разных областях живота, сгибает пациенту правую ногу в колене и поворачивает ее кнаружи… Это проявляет боль, даёт понятие о её характере и месте концентрации.

Я все это сделала. И методом опроса постаралась исключить схожие по симптоматике болезни:

— Мсье Гроссо… голубчик, как часто вы мочились последние дни?

— Ну что вы, мадам…? Всё, как положено.

— А все-таки? Мне нужно знать.

— Хорошо, мадам… чистенько я все так… я ж…

— Как часто бегаешь сцать, капрал? — рыкнул Дешам.

— Да как обычно! — мучился и жался на носилках мощный мужчина лет сорока с роскошными усами и в форме, как у Гарреля — гренадер. Гранатометчик, то есть.

— Что еще вам необходимо знать, мадам дю Белли? — склонился ко мне доктор.

— Как менялся характер болей… когда и где заболело вначале и как сильно? А потом… а сейчас…а вот так… а если здесь? — пытали мы и тыкали в мужика пальцами.

— Не бойтесь, голубчик, все будет хорошо. Ничего страшного с вами не случилось, — успокаивала я то ли побелевшего от страха и боли мужика, то ли себя?

Пощупала его лоб рукой, для уверенности еще попробовала губами…

— Вывезите как-то… вытащите старого. Дешам…? Котелок свой отдам — новый, медный, — страдальчески шептал он, смешно шевеля усами… А меня трясло — грамм пятьдесят бы для храбрости. А что? Было — употребляли… история знает примеры. Много примеров. И как раз в военно-полевой хирургии.

— Готовим операционный стол? — решилась я, — мэтр, подготовьте, пожалуйста… нужное средство. И… и…

— Что, мадам дю Белли? — вытаскивал он за уши мой авторитет.

— Пусть отпилят ножки у стола… на ширину вашей ладони, везде одинаково — мне высоко, — шепнула я ему на ухо, — Жак… если не попытаться, он точно умрет. И в муках. Вы оперировали подобные случаи?

— Всегда предпочитал муки не усугублять. Вы уверены в сибирских методиках?

— Я точно знаю, что иначе исход будет летальным — без сомнений.

— Дерзайте, Мари… я прикрою, если что. Вы не должны бояться и сомневаться тоже, — и чуть громче добавил — на публику: — Мне нужна помощь — вынести стол, укоротить…

Желающих помочь оказалось навалом.

И это случилось…

Наблюдатели (а они никуда не делись и расходиться отказывались) были отогнаны Дешамом на расстояние десяти шагов. Пациент был раздет, обмыт, зафиксирован на столе ремнями, накрыт стерильной простыней с разрезом в месте будущего оперативного вмешательства. Под поясницу ему была подложена подушечка — операционное поле должно чуть возвышаться над остальным телом.

Повязав косынками на манер колпаков головы себе и доктору, напялив и на него тоже белый передник… тот самый — от шеи до пят, намыв после этого руки щелоком по три раза… мы приступили. Пациент спал, всхрапывая, а над поляной разносилось вначале показательно спокойное, а потом сдержанно отрывистое:

— Всегда выполняем разрез ниже линии, соединяющей две передневерхние ости подвздошных костей. Протираем коньяком… И-и-и… проходим кожу… рассекаем апоневроз наружной косой мышцы… Крючки, пожалуйста… Разделяем мышцы… рассекаем поперечную фасцию и брюшину… И что мы видим в операционной ране? — червеобразный отросток слепой кишки… в воспалённом состоянии. Хорошо вошли. Пинцет, мэтр. Мобилизуем купол слепой кишки, ищем основание… влажная салфетка… выводим купол в рану… кишку постепенно поднимаем вперед путем попеременной тракции в краниальном и каудальном направлениях…

Будто автомат… в машинальном каком-то бреду и вместе с тем совершенно осознанно… я рисковала и решалась мгновенно. Не оказалось зажимов нужной формы, чтобы раздавить основание отростка, и для перевязки его я взяла льняную нить — так меньше шанс прорезаться сквозь… После иссечения скальпель, загрязненный содержимым кишки, улетел в сторону под общий потрясенный вздох… Совместные действия с Дешамом не были отработаны. Иногда приходилось повторять просьбы несколько раз — спокойно, ровно, не повышая голоса… показывать что мне нужно, доставать самой, если это было возможно. При выходе и ушивании нарисовались свои сложности…

А еще кто-то бормотал что-то за спиной, шумела листва, чирикали птицы, но самое страшное — больной между храпом надсадно стонал… Наркотический сон то ли был недостаточно глубоким, то ли выходило время воздействия. Засечь его не было возможности. Песочные часы были, но… я все равно не смогла бы работать в другом темпе. И не молча… совсем не молча — рот не закрывался.

Обработав шов и наложив повязку, я ополоснула руки… и вдруг поняла, что люблю Шонию.

Послушала дыхание, проверила зрачки и прощупала пульс на шее пациента… Взгляд мельком обежал пёструю толпу и остановился на иссеченном отростке внутри влажной салфетки… И я благополучно осела возле операционного стола на траву — в обмороке. Может потому, что граммов двадцать коньяка я все-таки…того? Глоток всего. Да оно не особо и взяло… зато расслабился тугой панический узел где-то внутри. Просто нужно было как-то решиться. А Дешам сделал вид, что так и надо. А Мари могла быть непривычна к крепкому алкоголю…