Шония неловко кашлянул и вышел из детской. Заглянул в спальню — никого. Быстро переоделся в домашнюю одежду и пошел на кухню. Стал в дверях. Жена сидела у окна с бокалом вина в руке. И стол празднично накрыт. Быстро взглянул — бутылка практически полная. Непонятно чего испугался — Нуца не употребляла крепкое спиртное, даже вино пила крайне редко. И она правда ждала его в красивом платье.
— Здравствуй, — подошел и слегка прислонил её к себе, поцеловал в висок, — такси долго ждал, извини, пожалуйста.
— Здравствуй, — кивнула.
— Мальчишки в панике, не спят. Что ты им сказала?
— Нечаянно вышло, — отставила она бокал, а потом опять взяла в руку: — Налей себе — выпьем и спокойно поговорим.
Дождалась, когда муж наполнит свой бокал, потянулась к нему и легонько коснулась. Хрусталь тонко запел…
— Я не хотела, чтобы они услышали, Гоги… — помолчала и невесело улыбнулась: — Надо же — и не возмущаешься. Эти четыре месяца мне можно все — называть тебя как мне нравится, говорить дома по-грузински, готовить, как я люблю…
Та-ак… Георгий отставил бокал.
— Только я не понял — это ты радуешься или злишься? Сто раз говорил — я думаю по-русски. И не люблю, когда меня так называют. Имя Георгий редко сокращают, оно вообще не грузинское. Что еще?
— Дети должны знать родной язык, — выдохнула Нуца.
— Они знают. Я предлагал тебе выделить один день в неделю — любой выходной, и будем говорить только на грузинском. В другое время — нет. Я не хочу, чтобы у них был акцент — жить им здесь.
— С каких это пор они должны стыдиться своего акцента, если бы он и был? Они гордиться должны, что…
— Гордиться, что просто где-то родился — глупо. И хватит об этом, — сцепил руки на столе Георгий, — не желаю поднимать национальную тему. Твоя бабка говорила — когда собака лает, ей в ответ не поют колыбельную. Есть настороженное отношение, даже предубеждение и это факт. Нужно понимать это. Зачем ты снова…? Нечего предъявить, кроме недостаточного патриотизма? Честное слово, Нуца — надоело.
— Это я тебе надоела, — всхлипнула она и залпом допила вино: — Никогда не была нужна.
— Неправда, — дернулся он навстречу, — мы хорошо жили. Могли еще лучше, если бы ты не собирала сплетни в больнице.
— Если бы я не знала, считаешь — жили бы лучше? — вздернула она бровь.
— Что — ты не знала бы? Я обижал тебя когда-нибудь словом или делом? Пренебрегал тобой, не уделял внимания, прятал деньги, оскорблял, поднимал руку, повышал голос, пил, гулял?
— Да лучше б ты гулял! Я просто уехала бы, — отвернулась она.
— Ты помнишь, как мы женились, — помолчав, глухо произнёс Георгий.
— Помню. Всё я помню… — улыбнулась она сквозь слезы, — я еще раньше много слышала о тебе — разговоры… видела фото, потом вас ждали в гости. И я ждала. Увидела и пропала… — всхлипнула она.
Георгий потрясенно застыл. Поднял голову, открыл рот и… захлопнул — вспомнил как сам… Тихо спросил:
— И молчала. Почему?
— Ждала, Го… Георгий. А что — и так не видно, непонятно? Что люблю, что ревную? Твоё имя… в универе парней звали Гео, Гоги, Гоча… так теплее.
— У тебя тоже… имя, — не решился он продолжить.
— Да я его ненавижу! — махнула она рукой, — родовое, блин…
— Не важно… мелочи, — мялся мужчина, не зная, что сказать в ответ на признание. Нужно и даже хотелось что-то теплое, благодарное: — Мы поспешили тогда, вернее я поспешил, но совсем не жалею, Нуца, ни малейшего сожаления. Зачем ты узнала? И ела себя. Сколько?
— Да-а… — вспоминала она, — лет двенадцать, наверное. А ты серьёзно считаешь, что могла не узнать? Если все в курсе. Раньше или позже… раскрыли бы глаза. Ты же не особо и скрывался там, не считал нужным.
— Я никогда не давал тебе понять…
— Другие дали. А ты не дал мне того, что я ждала, — горько скривилась женщина, — а я так старалась, Гоги. А потом ты все-таки дал понять — когда нашел её… сдыхающую.
— Нуца, — мучительно сдвинул брови Георгий, — ты можешь ненавидеть меня сколько угодно…
— Да мне все равно уже! Я написала заявление на работе, отработаю еще десять дней и уеду. Отец купил мне студию в Ваке.
— Еще раз, — не понял Георгий, — ты уедешь?
— Я не кукушка, Го… — запнулась Нуца.
— Да Бог с ним! Валяй — пусть будет Гоги. Что за бред с Ваке?
— Я не кукушка! Но жить с тобой больше не могу и другого выхода просто не вижу — я очень много и долго думала. Мальчикам нужен отец, я не справлюсь с ними в переходном возрасте, особенно после развода. И тащить их туда пришлось бы силком. А мы им не так и нужны… уже сейчас важнее друзья, увлечения, девочки! И с каждым годом будем нужны все меньше. Ты — дольше, они уважают тебя, хотят в хирургию. Я буду часто приезжать…
Георгий молча смотрел на нее, пытаясь найти и предложить другой выход. И не получалось. Здесь Нуца однозначно не останется, это ясно. Ему просто нравилась Грузия, а она воспитана в фанатической преданности ей. И ничего в этом будто бы плохого…
Тогда, в первые годы брака у них и правда всё было очень неплохо. Встречи с Машей в больничных коридорах только поддерживали в нём желание жить полной жизнью, все сделать для того, чтобы она такой стала. Он понимал, что его больное чувство мешает этому и крепко мешает. Поэтому, закончив ординатуру, всерьез задумался о переводе. Отец звал в Питер, обещал золотые горы… А без Маши он проживет — уже живет. Так казалось.
Он давил её в себе — безо всякой жалости. Пытался смотреть критично, будто со стороны или чужими глазами. Разум отмечал одно, а сердце, если так может сказать хирург… сердце говорило другое — вырасти у Маши хвост — он любил бы и его. Все бесполезно! Нужно было бежать от неё и подальше.
А когда Нуца узнала о его планах на переезд, все и началось — демонстрация характера и целей. Только в Тбилиси, только на Родину! Её можно было понять. Но в ход пошел прямой шантаж, потом она сразу же забеременела повторно… пошли разговоры о патриотизме, в доме постоянно звучала грузинская речь, музыка, готовились блюда… Зачастили родственники…
Но мужчина в семье сказал — нет. И решался на переезд в северную столицу, уже готов был к нему морально. И тут…!
И тут Машке взбрендило идти в хирургию.
Шония не был шовинистом или сторонником патриархата, он даже не осуждал феминисток — чем бы бабы ни тешились, всё чем-то заняты. Но искренне считал — женщина не должна работать грузчиком, шпалоукладчиком и стоять за операционным столом со скальпелем в руке. Последнее — категорически!
Труд хирурга, если сравнить физические нагрузки, ничем не отличается от работы простого рабочего горячего цеха, а зарплата у него чаще всего на порядок ниже, чем у рабочих высокой квалификации. В отличие от рабочих, хирургу приходится постоянно контактировать с гноем, мочой, калом и другими выделениями человеческого организма.
Но не это… высокая эмоциональная и физическая нагрузка, сопутствующее рентгеновское излучение, повышенные концентрации анестетиков в воздухе операционной неблагоприятно влияют на работу яичников и бывают причиной самопроизвольных выкидышей и других патологий беременности у женщин-хирургов. А почти повальная гипертония, хронический варикоз? Это просто перечисление возможных последствий, просто слова… если относиться к ним, как к списку возможных осложнений в инструкции к таблеткам.
Но Шония столкнулся с этим. Вернее, его семья. Он был единственным ребенком, у его матери — хирурга-маммолога случилось два выкидыша. Она ушла из операционной, но потом вернулась, потому что надежды родить уже не было.
Когда-то отец тоже не пускал её в хирургию, приводя «серьезные» доводы:
— Женщина-хирург может уйти в декрет.
— А мужчина — в запой! И что?
— В нашей профессии нужен здоровый цинизм.
— Допросишься у меня… организую тебе цинизм.
Потом отец жалел. Как же он жалел, что серьёзный разговор велся в таком… юмористическом ключе.
Шония не собирался пускать Маню за операционный стол. Просто не мог. Хватит с неё и тех факторов, которые уже влияют на неё, как и на весь персонал операционной. Услышав новость, он почувствовал какую-то обалделость — Маня? Тонкая, хрупкая, прозрачно-фарфоровая… и часами — согнувшись, на пределе всяких сил? Да сейчас! Эйфория от овладения профессией очень быстро пройдет и тогда нахлынет реальность. Кто-то должен был остановить её, уберечь и просто — спасти. Кто-то умнее и опытнее неё. И он нашел способ. И сделал. А потом Серов выговаривал ему: